08.08.06 17:26
Такие рисунки, наряду с изображениями полноценных фигур, встречались в пасхальных аггадах, молитвенниках, хумашах и других традиционных рукописных книгах. Другим вариантом подобного искажения могло быть изображение фигур без лица, в маске, в шлеме с забралом или фигур с лицом, целиком скрытым под тканью. Дело в том, что еврейские мудрецы Средневековья расходились во мнениях относительно того, насколько допустимо даже чисто декоративное и нерельефное изображение человека. Драматизм ситуации усиливало и христианское окружение. Средневековое христианское искусство, в отличие от еврейского, практически исключало художественное изображение. Оно было, по сути, сакральным и почти всегда наделялось религиозным смыслом: в церквях, на площадях, на фасадах домов можно было увидеть изваяния и рельефные изображения, картины и иконы. Для средневекового христианина они служили местом молитвы, объектом поклонения и обожествления. Поэтому более строгий подход к изображениям вообще и человеческим — в частности, в ашкеназских общинах, в отличие от сефардских, - вполне объясним как реакция на окружающую культуру и как некое профилактическое средство.
В так называемой «Птичьей Аггаде» сохранены все специфические элементы костюма, в том числе островерхие шляпы, которые, наряду с желтым кругом, средневековые евреи носили как отличительный (дискриминационный) знак, однако у всех действующих лиц — птичьи головы. Современный зритель воспринимает этот художественный прием с большой долей отчуждения, иллюстрации такого рода для нас - чуть ли не устрашающи. Но не стоит забывать, что, с еврейской точки зрения, эстетическое совершенство не самоценно, оно становится таковым лишь в союзе с совершенством этическим - законами Торы. То есть, наделяя своих персонажей птичьими головами, средневековый художник избегал изображения человеческой фигуры целиком и, особенно, - изображения лица.
В средневековом искусстве существуют и еще более странные и труднообъяснимые примеры иллюстраций. Некоторые герои изображены с головами птиц или животных, другие - полностью сохраняют человеческий облик, как, например, на листе «Махзора», посвященного празднику Шавуот. Моше, Арон и евреи-мужчины представлены здесь в виде полноценных фигур, присутствующие же при даровании Торы женщины - с головами различных животных.
В таких изображениях общий принцип изменения человеческих фигур как бы дает сбой, внешне даже теряет смысл. Здесь зоокефальные образы обретают иное значение. Можно предположить, что облик различных животных ассоциировался с определенными человеческими качествами — пороками либо добродетелями. Поэтому в связи с определенным контекстом «звериная маска» могла иметь позитивную либо негативную окраску. Другое дело, что точно определить этот смысл сейчас не всегда представляется возможным. Это подтверждается тем, что впоследствии зооморфные изображения перестают быть только способом для того, чтобы избежать запрещенных иллюстраций, а получают самоценный смысл в жанре басен и притч.
Такова, например, популярная в Средние века книга Ицхака ибн Сагулы «Машаль хa-кадмони» («Древняя притча») — собрание поучительных историй, часто основанных на аггадических сюжетах. Ее героями были различные животные, которые воплощали разные человеческие качества и социальные роли. В иллюстрациях к этим басням достигались сразу две цели: с одной стороны, реализовывался эффект притчи, которая, загадывая загадку, на самом деле подводит к ее решению, указывает ключ, с другой же стороны, такие рисунки были безупречны с галахической точки зрения, представляя людей под масками животных. Однако соседство различных животных на одной иллюстрации давало возможность не только типизации, аллегорического обобщения, но и своеобразной индивидуализации. То есть разные люди, разные индивидуальности передавались с помощью образов разных животных. И нередко этот прием позволял средневековому художнику более эффектно высветить неповторимость каждого человека, чем это удавалось в результате варьирования черт собственно человеческого лица.
Вполне вероятно также и то, что в рукописях со смешанной техникой искажений, где присутствовали изображения и человеческих лиц, и животных масок, иллюстратор давал понять, что знает о запрете целостного изображения человеческой фигуры и подчиняется мнению мудрецов. Не исключено, что этот феномен можно объяснить и бытовавшей художественной практикой. Дело в том, что в Средние века новаторство не считалось абсолютной ценностью, гораздо важнее было следование канонам. Поэтому иллюстратор, следуя двум авторитетным изобразительным традициям и не желая делать однозначный выбор в пользу одной из них, предпочитал компромиссный вариант.
Отдельный вопрос: изменилось ли восприятие таких изображений, и какими они виделись средневековому зрителю? Ведь образами, подобными нашим аггадическим «монстрам», нередко были испещрены поля как еврейских, так и нееврейских манускриптов. Это и фантастические существа, из которых складывается причудливый орнамент, и полулюди-полузвери, и драконы, и на первый взгляд устрашающие персонажи. Они получили название «дролери» (дурачества — франц.), что полностью отражает их природу.
Поля манускрипта, в отличие от симметричных и рациональных столбцов текста в центре, представляли собой царство игры воображения, где происходили чудесные превращения и метаморфозы. Поэтому зоокефальные изображения стоят на границе двух этих миров: c одной стороны, они связаны с текстом и иллюстрируют его, с другой стороны - в самом их облике уже заложено нечто игровое, причудливое. Сохраняя связь с параллельными европейскими художественными мотивами, воплощая всю сложность такого явления, как средневековая рукописная книга, наши миниатюры остаются чисто еврейским феноменом. Дурачества перестают быть пустой игрой воображения, они обретают смысл своей связью с мудростью Торы, когда даже художественные курьезы включены в сферу святости.
Р. Беларева, журнал Алеф
Центральный еврейский ресурс sem40.ru
